— Тебе по пунктам? — посмотрела на меня сквозь очки Алёна Вадимовна.

Вообще-то галлюцинация с плохим зрением это нонсенс, но Вадимовне можно. От её зоркого взгляда ни одна булавка не ускользнёт. Ну, а раз мои тульпы научились самостоятельно перемещаться, то теперь Алёна всё в хозяйстве бабки пересчитает, вплоть до яблок в саду. Набравшая в грудь воздуха, чтобы без запинки огласить мне полный список трофеев, тульпа сейчас была похожа почему-то на школьного учителя. Черные туфли на низком сплошном каблуке, телесного цвета чулки, серая прямая строгая юбка ниже колен, белая блузка с рукавом в три четверти и накрахмаленным стоячим воротником. Для полного образа только указки не хватает.

— Не знаю кто что видел, — влезла Лариса, — А я приметила отрез люстрина песочного цвета, редингот из которого будет чудесно сидеть на Ольге Сергеевне. С красным подкладом будет шикарно смотреться.

— Заметь. Ты сама это сказала, — поднялся я со стула, вытащил из стоящего у кровати секретера папку с чистой бумагой и карандашами, протянул её девушке, — Порадуй сестрёнку Пушкина.

— У меня лапки, — показала мне Лариса свои ногти.

— Как безбашенные советы давать, так это запросто, — проворчал я, усаживаясь на стул и доставая лист. Ну, вот бестелесные у меня галлюцинации, хоть ты тресни, — А как до дела доходит, так это ко мне. Рассказывай, что шить надумала. И это… Кто-нибудь в курсе, у бабы Маши швейная машинка есть?

— Окстись, Александр Сергеевич, — почему то перекрестился Виктор Иванович, — Ещё не то, что машинок нет. Айзеку Зингеру сейчас и шести лет не исполнилось. Ручками всё шьётся. Ручками. Десять швей заменяют одну машинку, а у Марии Алексеевны аж полтора десятка девиц-рукодельниц собрано.

— У меня тоже к вам вопрос имеется, Александр Сергеевич, и как мне думается, немаловажный. Я правильно понимаю, что с поэзией у вас нелады? — в упор уставилась на меня Алёна Вадимовна, зловеще, совсем как Берия, поблёскивая стёклами очков.

— Ну, не то, чтобы совсем нелады, но так-то, да. Поэт из меня никакой, — вынужден был я признать очевидное под её пронзительным взглядом.

— И что мы будем с этим делать? Вы хоть понимаете, какой культурный слой может быть утерян? Это же… Это… У меня просто слов не хватает, чтобы выразить своё возмущение!

— Кажется, не всё так плохо. Я могу помочь. Мы многое восстановим по моей памяти, — скромно высказался Виктор Иванович.

— Многое! И что же именно? — прямо-таки взвилась Вадимовна.

— Всю школьную программу точно. А «Евгения Онегина» и «Руслана и Людмилу» полностью. От строчки до строчки. Если в памяти покопаюсь, то ещё что-нибудь нарою.

— Пф-ф… Школьная программа. Там же два-три куцых стихотворения.

— Больше тридцати, уважаемая Алёна Вадимовна, и смею заметить — лучших! — приосанился Иваныч.

— Любезные мои, а это не будет выглядеть каким-то извращённым плагиатом? — поинтересовался я у разошедшихся спорщиков, — Народу же Пушкин нужен? Так будем ему Пушкин.

— Это вы о чём, Александр? — сбилась с преподавательского тона Алёна Вадимовна.

— Как вам — великий поэт Лев Сергеевич Пушкин, а? По-моему, звучит!

— Лев… А что. Вполне. Талант у него определённо имелся и в литературные круги он был вхож, на равных общаясь с Карамзиным и Грибоедовым, когда вопрос литературы или поэзии касался, — задумался Иваныч.

— А само творчество Пушкина? Это же какое наследство! — вновь заискрила Алёна Вадимовна.

— Думать будем. Или идеи и фразы ему подадим, а то вовсе гипноз попробуем использовать. Есть у меня одна методика, из тех, к которым лишь под серьёзные подписки допускали, — строго на неё посмотрел Виктор Иванович, и о чудо — Вадимовна притихла и замолчала.

Небывалое дело! Обычно последнее слово всегда оставалось за ней.

Так за разговорами и спорами через полчаса рисунок будущего наряда сестрицы был готов. Выглядит замечательно. Можно было и ускориться, но под руку постоянно лезла Лариса со своими уточнениями: «у Ольги руки чуть короче», «плечи чуть шире нарисуй», «ноги длинней сделай», «урежь осётра, откуда у неё такая огромная грудь». Ладно, я хоть лицо пустым овалом обозначил. Но это уже чтобы не выловить критику сестры Пушкина.

Двумя словами — красота на эскизе была неописуемая. На вид то ли халат, то ли пальто, то ли сюртук. Одно название чего только стоит — редингот. Это вам не хухры-мухры. Правда, никто из галлюцинаций так и не смог мне толком объяснить, что за одежду я нарисовал. Простосказали, что выглядит богато, несмотря на простоту.

Кто будет шить будущий Ольгин наряд, мы решили. Бабушка об этом, правда, пока ещё не знает, но, думаю, не откажет. С выкройками поможет Лариса. Ну, как поможет. Будет тыкать пальчиком, указывая где чего отрезать. Кто будет ножницами работать под её чутким руководством и так ясно. Осталось договориться с бабушкой, чтобы она показала эскиз сестре, затем обмеряла её измерительной лентой, а результаты записала в специальную таблицу, которую я составил.

— Случилось что, Саша? — оторвалась бабушка от своего вышивания на пяльцах.

— Сон мне бабушка приснился, в котором Ольга, сестра моя, по осеннему парку гуляет, — начал на ходу выдумывать я,– Под ногами листья алые и жёлтые, в небе клин перелётных птиц курлычет. И Ольга такая счастливая, что слов нет.

— Хочешь, чтобы я тебе сон истолковала? Так ведь я не умею.

— Нет. Я Ольгу в красивом костюме видел, — не стал пугать я бабушку страшным и почти бранным на слух словом редингот,– И хочу ей такой подарить. Днём я наряд нарисовать не мог, а вечером вспомнил про сон и вот. Смотри что получилось.

С этими словами я протянул эскиз.

— Я в молодёжной моде плохо разбираюсь,– начала прибедняться Мария Алексеевна,– От меня-то что требуется?

— Обмерить Ольгу Сергеевну и мерки записать в специальную таблицу, которую я уже составил.

— А если сестра спросит, зачем мерки?

— Так покажи ей рисунок и скажи, что соседи в Европе эскиз с модного журнала перерисовали.

— Что-то я тебя Саша не пойму, — пожала плечами бабушка,– Ну, покажу я рисунок Оле. Ну, обмеряем мы её с девками. А дальше что?

— Дальше я сделаю выкройки, а твои девки пошьют наряд. Ткань с разбойничьих телег возьмём, я покажу, какую.

— Это где ж ты портняжному делу научился? — недоверчиво посмотрела на меня Марья Алексеевна. — В лицее что ли?

— Там чему только не учили,– беспечно махнул я рукой, — Да и газеты с журналами свежими из Европы постоянно были в читальном зале.

— Чудеса, да и только, — покачала головой бабушка. — Сделаю я, как ты просишь. Даже самой теперь интересно, что получится. А Ольге я сама найду что сказать.

Согласен. Чудеса. Теперь уже и сам не пойму, как я в эту авантюру с пошивом шмотки влез. Для меня мода и шитьё посложнее магии будет, а отступать не хочется.

— Да, бабушка, я завтра ближе к обеду хотел к Петру Абрамовичу в гости наведаться. Разрешишь твоей лодкой воспользоваться?

— Бери, конечно,– всё ещё смотря на эскиз в руках, ответила бабка,– Казачка своего, Прохора, только с утра зашли в Петровское, чтобы разрешение на визит испросил. А то свалишься, как снег на голову, а у Петра Абрамовича дела. Некрасиво получится. На весла сам найдешь кого посадить.

Этикет наше всё. Даже к родственнику в гости на рюмку чая заглянуть без предупреждения нельзя. С другой стороны, наверное, так и должно быть. Не зря ведь говорят — незванный гость хуже татарина.

На кой ляд я попёрся к Петру Абрамовичу? Да ещё вместо бабкиной кибитки использовал её же лодку? Ответы просты и банальны.

Во-первых, и это самое главное — двоюродный дед единственный оставшийся в живых сын арапа Петра Великого и только потом дядя матери Пушкина. Пусть Пётр Абрамович не настолько именит, как его покойный брат Иван, известный тем, что совместно с Потёмкиным закладывал Херсон, но пообщаться с ним мне было не менее любопытно. Для меня это История.